Объемные образы музейных экспонатов

Цифровые коллекции-агрегаторы вроде Google Arts&Culture искажают картину того, что хранится в мировых музеях. Часто это происходит по объективным причинам: музеи не имеют ресурсов проводить оцифровку. Или это может быть связано связано с политикой комплектования коллекции. Не только сегодняшней, но и столетней, двухсотлетней, трехсотлетней давности. Чтобы выяснить, что попало в цифровую коллекцию, занимаются археологией оцифровки: смотрят, что попало в музей, потом что в нем сохранилось, что было описано, что оказалось в каталогах выставок. Например, часто бывает так: что оказывалось в каталогах выставок, то и было оцифровано. 
В результате получается нерепрезентативная выборка. Часто на это влияют эффекты агрегирования. Кто-то отправил в цифровой агрегатор, такой как Google Arts&Culture, много изображений, кто-то мало. В результате алгоритмы выбирают для данной географической области те коллекции, где изображений больше. При поисковом запросе «Казахстан» мы получим огромное количество фотографий, демонстрирующих встречу советских и американских космонавтов, или российских и американских космонавтов на Байконуре. Дело в том, что агентство NASA отправило около 160 тысяч изображений в Google Arts&Culture, тогда как учреждения культуры Казахстана отправили гораздо меньше фотографий или не отправили вообще. Эффект агрегирования приводит к тому, что Казахстан и наше представление о культуре Казахстана заменяется совершенно другими культурными знаками и концептами. 

Усталость от цифрового и сомнения по поводу реального повышения доступности культуры после оцифровки — это нормальная реакция в наши дни. Интернет сделал свое дело. В начале века это казалось потрясающим открытием — возможность увидеть то, о чем мы читали в книжках. А сейчас нам кажется, что мы хотим большего, мы хотим того, чего не можем увидеть в привычной картинке на экране. 
Но мне кажется, что больше этого сейчас, на том этапе, который мы переживаем, мы и не увидим. Речь даже не о том, чтобы сделать культуру доступной в привычном нам понимании: увидеть на экране музей, который мы не можем посетить, или коллекции графики, которые обычно не выставляются. Здесь речь о доступности контекстов, в которые мы можем погрузиться: соединить те картинки, которые мы видим, с похожими и проследить динамику. Задать вопросы на уровне человека, который не является специалистом. Вот он видит картинку, и появляются вопросы совсем простые: вот кружево, вот прическа, вот поза, вот позиция рук, вот позиция головы — а насколько давние это все явления? Когда они вошли в моду? Это явление, которое присуще этой части Европы, или это шире, чем одна страна? Ответы мы получим, когда увидим много картин, или когда увидим агрегированные картинки, настроенные фильтрами и алгоритмами. 
Я не хочу утверждать, что ответы на эти вопросы, если они получены в результате машинной обработки, всегда правильные. Это тот же эффект, что и в ситуации пристального чтения и дальнего чтения — вероятно, нужно сочетать и то, и другое. Но эти вопросы можно задавать и на уровне обычного пользователя, и на уровне исследователя. И в этом смысле оцифровка — это не только картинка. Это картинка с метаданными, с описанием, с контекстами. И вот когда мы соединяем разные контексты, тасуем эти картинки неожиданным образом и задаем неожиданные вопросы — это уже совсем иной уровень, не доступности, а погружения в культуру и, самое главное, развитие процессов познания.
Экономика знания — это такое время, когда каждому человеку хочется быть частью культуры или заниматься творчеством. Творчество и уникальная вещь — это единственное, что ценно в нашу эпоху массовой репродукции. И вот когда человек после своего рутинного дня задал вопросы и за десять-двадцать минут получил на них ответы, над которыми он будет думать, и появятся новые вопросы — вот это уже погруженность и нарратив. Есть люди, которые ходят в музеи не столько за научными исследованиями, сколько за источником вдохновения и творчества. Это новый сегмент пользователей — люди, которые занимаются творчеством, их много, и становится все больше. Например, проект «Орнамика» предлагает рассылку векторных орнаментов, которые дизайнеры могут использовать в своей работе.

Про отрицательные стороны двумерной оцифровки я ничего не придумала. А при трехмерной оцифровке есть несколько вещей, которые могут восприниматься, как отрицательные. 
Для специалистов в трехмерных моделях не хватает подробностей, а неспециалистов может ввести в заблуждение иллюзия достоверности.
Небольшие искажения на уровне формы, текстуры, те, которые делаются для того, чтобы модель была не такой тяжелой и могла использоваться мобильными приложениями, воспринимаются специалистами, как неправильные. 
Для трехмерных моделей обсуждается проблема фотореалистичных и не фотореалистичных моделей. Фотореалистичные модели, которые мы видим, создают иллюзию присутствия, иллюзию фотографии. Но если это трехмерная модель старинной архитектуры или старинных исторических пейзажей, мы же на самом деле не знаем, как это было. Вся эта конструкция стоит на тех нескольких параметрах, которые есть. В результате получается, что пользователю навязывают представление создателя модели об исторической реальности. Не фотореалистичная модель — это тоже представление автора о реальности.
Видео — это еще более навязанная форма. По сравнению с трехмерной моделью или с двумерным изображением точка зрения автора еще больше фиксирована в случае с видео. Наш фокус привязан к фокусу оператора, а это не всегда правильно.